|
ТРИСТА КРОВАВЫХ ПЯТЕН
Война - это я.
Вы - триста кровавых пятен.
Между нами автомат.
Вы - личинки концлагерей,
где обозначен кризис
инсталяцией тел
электрических кресел,
вычленением личности,
превращением Ничто Человека
в окончательно мертвую косточку
для грустной зеленой собаки,
в интересный конструктор
для обалдевшего Винни-Пуха.
Концепция некроконструкций, акция радикальных калек
костылями замкнула концы остывающего естества.
Траволта, оставленный негром в машине, шпионит за женой
Мерселоса.
К ней ползущий Мересьев безног,
как угрюмая рыба
в кровавом томате.
Через годы и лес, через всю мировую войну они приближались
друг к другу,
чтоб насытить свою виртуальную похоть,
как иные желают червями насытить птенца.
... Потому что безногое тело ее естество будоражит как пила
стрекозу.
Насекомо.
Индустриально.
Триста кусков мозга.
Потому что безногое тело советского летчика
будоражит ее,
как может кусок человека
будоражить другой
кусок
человека.
И они завопили, сползаясь, и, смешав
ее героин с его героизмом,
взорвали мир.
1997
TRECENTO MACCHIE DI SANGUE
La guerra sono io!
Voi siete trecento macchie di sangue.
Tra noi, un fucile.
Voi siete le larve dei lager
dove la crisi è segnata
dall’installazione dei corpi
di sedie elettriche,
dallo smembramento della personalità,
dalla trasformazione dell’Uomo-Nulla
in ossicino definitivamente morto
per un triste cane verde,
nell’interessante costruttore
per un intontito Winnie Pooh.
La concezione delle necrocostruzioni, l’azione di storpi radicali
con le stampelle ha chiuso le estremità della natura raffreddata.
Travolta, lasciato dal negro nella macchina, spia la moglie di Marsellus.
Da lei striscia Meres’ev senza gambe,
come un tetro pesce in sugo di sangue.
Attraverso gli anni e i boschi, attraverso l’intera guerra mondiale si sono avvicinati l’uno
all’altro
per saziare la propria libidine virtuale,
come altri saziano con i vermi un uccellino.
... Perché il corpo senza gambe eccita la sua natura come la sega
una libellula.
Insettosamente.
Industrialmente.
Trecento pezzetti di cervello.
Perché il corpo senza gambe dell’aviatore sovietico
la eccita,
così come il pezzetto di un uomo
può eccitare un altro
pezzetto
di uomo.
Si misero a gridare strisciando e, mischiando
le eroine di lei con l’eroismo di lui,
fecero esplodere il mondo.
1997
ХИМИЯ
...Он в ноль себя хихикнул: “Нули меня!”
Мы мнимые. Мы - не мы.
Миную себя. Я - это химия.
Моя химия - жизнь взаймы.
Химия - это вовсе не то, что выдумали.
То, что вы думали, - это химия.
Существа глупые или умные
От того, что в них вещества хитрые.
Моль для себя - огромище хищный.
Дырка в платье - окно в Европу.
Мертвая моль - это химия,
Средство от моли, вопль
Женщины: “Платье! Съедено платье!”
Окно в Европу - миллиметровая дырка.
Химия - это женщина плачет
От горя, от луковицы, от дыма.
Химия - то, что течет из глаза
(слезы}. Рот поглощает транки.
Самоубийство - химия газа,
Возможность больше не плакать.
Сон истерички - химия родедорма.
Человек - кузнечик газовых камер.
Комфорт - есть способ, не выходя
из дома,
Создать концлагерь своими руками.
Химия - это “Кажется, пахнет газом”.
Это соседское “Что случилось?”
Химия - это то, что с первого раза
В последний раз получилось.
Химия - это не тройка в журнале
школьном.
Если мама мертва, мама не станет
ругаться.
Дочке скорее любопытно, нежели больно.
Химия - это то, в чем дочка не виновата.
Мертвая мама все меньше мама.
Химия - этот апофеоз эмоций.
Химия - это мы сами,
То есть не мы. Химия - то, в чем нас не
остается.
Он в ноль себе хихикнул: “Нули меня!”
Мы мнимые. Мы - не мы.
Миную себя. Я - это химия.
Моя химия - жизнь взаймы.
Химия - это не учебник 85-го года,
не опыт со списанным результатом.
Химия - это лопнувший зверь завода.
Протекающий ядом.
Химия - это стих голландского
гомосексуалиста
О том, что гений - не человек, а действо,
О том, что шедевр есть абсурд
злодейства,
Нечто, лишенное смысла.
Что художник - микробище низшей расы.
Если талант от Бога, то Бог - некое
вещество.
Химия - жизнь, потому что она заразна.
Жизнь - есть болезнь всего.
Гении - те, что торчат из подушки тела
Огромом позора, миллионами игл
Тех патологий, что словами стать не
посмели.
Смерть страшна, но более жизнь
постыдна.
От того, что желаемо быть терпимым.
Нетерпимо желаем был каждый способ.
Гении - есть средство сделаться
выносимым.
Ничтожеств общность его превращает в
роскошь.
Ложь - есть средство передвиженья.
Ложь есть средство. Цель - оправданье.
Муза - муха под лупой. Искусство - то
же, что униженье.
Цель не оправдана роскошью перемены
названья.
Химия - стих, все тот же стих иностранца,
Палача искусства, антипоэта.
Эпилепсию предпочитающего танцам.
Агонию предпочитающего поэтов лепету.
Химия - это восторги оды,
Рожденной в лучший час его жизни.
Авария рвет динозавра завода.
Жажду жизни утоляет (скорей, удаляет)
жидкость.
Скорость воздействия яда лишает
будущего
9 тысяч 650 рабочих.
Все утомляет, и только смерть не бывает
скучной.
Человек боится того же, чего он хочет.
Счастье - не то, что иметь в виду
Привыкли. Упущенное из виду -
Скорее счастье. Скорее, одно из двух
Зол (большее!). Человек - его выбор.
Мы обманны, и только предельный страх,
Только страх откровенен.
Химия - это все, что не в наших руках,
Но под рукой, внутри нее {в случае
использования внутривенно).
Химия - псевдотворчество. Голландия -
Родина одиночества гомосексуалиста.
Химия - яд, но также противоядие.
Иногда - только яд, действующий
слишком быстро.
Определяя кратко -
Химия - это наука.
Мы любим теорию.
Нас ненавидит практика.
Мы созданы друг для друга.
Голландец бросает друга.
Услышав сообщение радио.
Авария. Динозавр, Зав. ад.
Трупы. Трубийца. Утробы.
Прожорец тыщ. Щели. Стали дырявы.
Трещи. Зверище. Яд.
9 тысяч 650
отравленных.
Чем сложнее техника, тем варианты
смерти
Многообразней. Надежна лишь
ненадежность.
Пропагандируется безопасность. Лучше
верить
В жуткую невозможность.
Знание правды - стабильный страх.
От капли каприза к маниакальным
психозам.
Скорой праздности медсестра
Появляется слишком поздно.
Не было поздно, а было вовремя
Буквами Б ЗД Ж Н - безнадежность и
неизбежность.
Фатум - это ели действие неожиданно и
ускорено,
Но все в нем - продуманность и
безмятежность.
Не искусство - даже не анонимность,
Оно - немота искуса, данность, созданная
не нами.
Не-искусство проходит сквозь нас, а
искусство - мимо.
Стоп-смертинизм - отражение маний.
Химия - это стихамство хама
О том, что гений - не человек, а действо,
О том, что шедевр - есть абсурд
злодейства.
Мертвая мама в раме.
Человек боится того, что хочет.
Гениально то, от чего кричат
9 тысяч 650 рабочих.
9 тысяч 650.
CHIMICA
...Lui ridacchiò sullo zero di sé: “Azzerami!”
Noi siamo finti. Noi non siamo noi.
Oltrepasso me stesso. Io sono chimica.
La mia chimica è vita in prestito.
La chimica non è affatto quello che si sono inventati.
Quello che pensavate è la chimica.
Esseri stupidi o intelligenti
perché hanno in sé sostanze astute.
Un tarlo di per sé è un predatore enorme.
Un buco nel vestito è la finestra sull’Europa.
Un tarlo morto è chimica,
rimedio contro il tarlo, urlo
di una donna: “Il vestito! Ho il vestito tutto mangiato!”
La finestra sull’Europa è un buco millimetrico.
La chimica è una donna che piange
a causa del dolore, delle cipolle, del fumo.
La chimica è quello che scorre dall’occhio
(lacrime}. La bocca inghiotte i tranquillanti.
Il suicidio è chimica del gas,
possibilità di non piangere più.
Il sogno di un’isterica è chimica del radedorm.
L’uomo è il grillo delle camere a gas.
Il comfort non è che il mezzo
di crearsi il lager con le proprie mani,
senza uscire
di casa.
La chimica è “C’è odore di gas”.
È la domanda dei vicini “Cos’è successo?”
La chimica è quello che dalla prima volta
per l’ultima volta è riuscito.
La chimica non è un sei nel registro.
Se la mamma è morta, la mamma non ti
sgriderà.
La figlia è più curiosa che sofferente.
La chimica è quello di cui la figlia non è colpevole.
La mamma morta è sempre meno mamma.
La chimica è questa apoteosi delle emozioni.
La chimica siamo noi stessi,
cioè non noi. La chimica è quello in cui noi non
rimaniamo.
Lui ridacchiò sullo zero di sé: “Azzerami!”
Noi siamo finti. Noi non siamo noi.
Oltrepasso me stesso. Io sono chimica.
La mia chimica è vita in prestito.
La chimica non è un manuale dell’85,
non è un esperimento dal risultato copiato.
La chimica è una bestia con la carica rotta.
Che scorre come veleno.
La chimica è il verso di un olandese
omosessuale
sul fatto che il genio non è uomo ma azione,
sul fatto che il capolavoro è un assurdo
d’efferatezza,
una cosa priva di senso.
Che l’artista è il microbo della razza più infima.
Se il talento viene da Dio, allora Dio è una certa
sostanza.
La chimica è vita, perché è contagiosa.
La vita è malattia del tutto.
I geni sono quelli che sporgono dal cuscino del corpo
come l’orco della vergogna, come milioni d’aghi
di quelle patologie che a parole diventare non
osarono.
La morte è terribile, ma ancor più è la vita
vergognosa.
Perché si desidera essere tolleranti.
Intollerantemente desiderato fu ogni mezzo.
I geni sono lo strumento per rendersi
sopportabili.
La comunanza delle nullità lo trasforma in
lusso.
La menzogna è uno strumento per muoversi.
La menzogna è uno strumento. Lo scopo è la giustificazione.
La musa è mosca sotto la lente. L’arte è la stessa
cosa dell’umiliazione.
Lo scopo non è giustificato dal lusso del cambio
di nome.
La chimica è un verso, quello stesso verso dello straniero,
del boia dell’arte, dell’antipoeta.
Che preferisce l’epilessia ai balli.
Che preferisce l’agonia al balbettio dei poeti.
La chimica è l’estasi dell’ode
nata nell’ora migliore della vita.
Un incidente rompe la carica del dinosauro.
La sete di vita soddisfa (o meglio, allontana)
il liquido.
La velocità d’azione del veleno priva
del futuro
9 mila 650 operai.
Tutto stanca, e solo la morte non è
noiosa.
L’uomo teme proprio quello che vuole.
La felicità non è quello che di solito
intendiamo. Quello che vien perso di vista
piuttosto è la felicità. Piuttosto, una di due
ceneri (la più grande!). L’uomo è la scelta.
Noi siamo ingannatori, e solo la paura estrema,
solo la paura è sincera.
La chimica è tutto quello che non è nelle nostre mani,
ma sottomano, dentro di essa {per uso
endovenoso).
La chimica è pseudoarte. L’Olanda
è patria di solitudine dell’omosessuale.
La chimica è veleno, ma anche contravveleno.
A volte solo un veleno che fa effetto
troppo velocemente.
Per dare una definizione,
la chimica è scienza.
Noi amiamo la teoria.
Ci odia la pratica.
Siamo creati l’un per l’altro.
L’olandese molla l’amico.
Dopo aver sentito un comunicato radio.
Incidente. Dinosauro. Car. veleno.
Cadaveri. Tubi. Grembi.
Divoratore di migliaia. Fessure. Si son bucati.
Crepitii. Bestia. Veleno.
9 mila 650
avvelenati.
Più è difficile la tecnica, più le varianti
di morte
sono molteplici. Affidabile è solo
l’inaffidabilità.
Si propaganda tanto la sicurezza. Meglio
credere
nell’orrenda impossibilità.
La conoscenza della verità è paura stabile.
Da una goccia di capriccio alle psicosi
maniacali.
L’infermiera dell’ozio precoce
compare troppo tardi.
Non si era in ritardo, si era in tempo
con le lettere D S P R Z – disperazione e
rassegnazione.
Il fato sarà pure un’azione inaspettata e
accelerata,
ma tutto in esso è ponderatezza e
calma.
La non-arte non è anonimato,
è mutezza della tentazione, dato creato
non da noi.
La non-arte passa attraverso di noi,
l’arte accanto.
Lo stop-mortalismo è riflesso di manie.
La chimica è versocafonaggine di un cafone
sul fatto che il genio non è uomo ma azione,
sul fatto che il capolavoro è un assurdo
d’efferatezza.
La mamma morta in cornice.
L’uomo teme quello che vuole.
Geniale è quello per cui gridano
9 mila 650 operai.
9 mila 650.
ТРИСТА КРОВАВЫХ ПЯТЕН /2/
Война - это я.
Вы - 300 кровавых пятен. Пятен тьмы.
Пятнышки на коврике. Пят-ны-шки.
Милые.
Ублюдки.
Людишки.
Молодые бляди и дешевые боги.
Мглистые моли и ядовитые вши.
Между нами Простой Автомат Абсолюта.
Между нами тупой терминатор тумана.
Между нами куски тошноты и салюта.
Между нами великих убийств капитаны.
Между нами немые блюстители правды.
Между нами певцы дармового порока.
Покупатели дырок и черных квадратов,
Трубочисты утроб и глотатели смога.
Между нами восторги сомнительных оргий,
Чей обыденный смысл как медуза невнятен.
И куда отступать? Ведь за нами лишь морги.
Триста пятен кровавых, но правильных пятен.
ТRECENTO MACCHIE DI SANGUE /2/
La guerra sono io!
Voi siete 300 macchie di sangue. Macchie d’oscurità.
Macchiette sul tappeto. Mac-chiet-te.
Carine.
Bastarde.
Omiciattoli.
Giovani puttane e dèi a buon mercato.
Tarme fosche e pidocchi velenosi.
Tra noi, il Fucile Ordinario dell’Assoluto.
Tra noi, l’ottuso carrarmato della nebbia.
Tra noi, pezzetti di nausea e di fuochi d’artificio.
Tra noi, i capitani di grandiosi omicidi.
Tra noi, i muti tutori della verità.
Tra noi, i cantori del vizio gratuito.
Acquirenti di buchi e quadrati neri,
spazzini di grembi e ingoiatori di smog.
Tra noi, l’estasi di orge dubbie,
il cui significato consueto è incomprensibile medusa.
E come indietreggiare? Dietro a noi, solo obitori.
Trecento macchie di sangue, ma macchie giuste.
ПИСТОЛЕТ ОДИНОЧЕСТВА
Пи-сто лет одиночества.
Время разбрасывать камни.
Ненапрастный Сизиф
ворошиловский местный стрелок,
Ты до смерти забил
злого бога своими руками
и своими камнями...
(А что же ты раньше не смог?..)
Пистолет одиночества.
Детство. Отрочество. Юность.
Человечество есть то, что следует только предать.
Это мудрая злость.
Это злая опасная мудрость.
Это пятнами крови придется по небу писать.
Пистолет одиночества,
Минус 17 мгновений.
(Это были мгновения Войны)
И кровавые пятна
каких-то трехсот откровений
как абортные дети
протекли из убитой Весны.
CANNONE DELLA SOLITUDINE
C-anno-ne della solitudine.
Tempo per gettare sassi.
O valido Sisifo,
arciere locale di Vorošilov,
tu massacrasti a morte
il dio cattivo con le tue mani
e i tuoi sassi…
(ma perché non l’hai fatto prima?...)
Cannone della solitudine.
Infanzia. Adolescenza. Giovinezza.
L’umanità è una cosa che va solo tradita.
Questa è saggia cattiveria.
Questa è cattiva saggezza pericolosa.
Questo è da scrivere in cielo con macchie di sangue.
Cannone della solitudine,
meno 17 istanti.
(Erano gli istanti della Guerra)
e le macchie di sangue
di chissà quali trecento rivelazioni
come aborti
fuoriuscirono dalla Primavera uccisa.
...каркнул ворон: “Никогда”
Эдгар По
СТЫДНО
Стыдно употреблять слова,
потому что они всеобщи.
Очень стыдно звук умножать на два,
очутившись в месте, где слову проще
возвратиться эхом, нежели замолчать,
как преступнику, пойманному с поличным.
Бесконечно постыдно умение замечать
в постоянных действиях постоянную неприличность.
1990
…il corvo gracchiò: “Mai più”
Edgar Allan Poe
CHE VERGOGNA
Che vergogna usare le parole
solo perché sono universali.
Che gran vergogna moltiplicare il suono per due,
ritrovandosi in un punto dove per la parola è meglio
tramutarsi in eco che tacere
come un criminale colto in fragrante.
Che vergogna infinita saper notare
nelle azioni solite la solita sconvenienza.
1990
НОЛЬ
Ноль,
вычерпавший
нутро себя.
Луна скользит как краб.
Нежен раб оливковый,
фруктами кормимый.
Ничтожество его
люблю любить.
Я -
ноль,
вычерпавший
нутро себя.
1987
ZERO
Uno zero
che ha attinto
le sue viscere.
La luna scivola come granchio.
È dolce lo schiavo olivastro
nutrito con la frutta.
La sua nullità
amo amare.
Io sono
uno zero
che ha attinto
le sue viscere.
1987
НАШ НОВЫЙ БОГ
Наш Новый Бог из Ничего
Плюется цветом в душный мрак,
Стекает светом. И его
Глаза, как казнь, и казнь, как знак.
Наш Новый Бог на «только что».
Стремясь его предугадать,
Великолепное Ничто
Рискует Множество попрать.
И, раздвигая руки букв,
Столбеет из Небытия.
И заменяет сутью суть,
Смерть смертью, явью явь.
1985
IL NOSTRO NUOVO DIO
Il nostro Nuovo Dio dal Nulla
sputa colori nell’oscurità afosa,
sgocciola luce. E i suoi
occhi sono un castigo, e il castigo un segno.
Il nostro Nuovo Dio è “appena”.
Cercando di prevederlo,
il magnifico Nulla
rischia di calpestare la Moltitudine.
E, allargando le braccia delle lettere,
è impietrito dal Non-Essere.
E sostituisce essenza con essenza,
morte con morte, realtà con realtà.
1985
***
Если хочешь, учись начинаться во сне.
Если можешь, расти на чужие следы.
А не хочешь, живи в промежутках беды.
А не можешь, мешай теплый сумрак в вине.
И за званье платить неизведанным брось.
Спрячь за скудностью окон чистейший бокал,
Чтоб распятый на стенке печальный Христос
Ни за что, никогда, ни о чем не узнал.
Скулы комнаты сдавит простуженный день,
А потом неподвижность едва ль встрепенется.
Ты никто, незачем, никуда и нигде.
Ты конечен. И вечность тебя не коснется.
Если веришь, рискуй возгораться в тепле.
Если знаешь, попробуй другое пространство.
А не хочешь, лиши пустоту постоянства.
А не можешь, закат разводи в хрустале.
И каких-то гостей откровения слей
В мутноватый зрачок, в равнодушье стекла,
И с холодной беспечностью выпить сумей
Их печаль - не твое. Их слова, что зола.
Неуслышанный дважды умеет молчать,
Но умение верить уже не вернется.
Не страдай тем, чего не успеешь зачать.
Стоит ли, если вечность тебя не коснется?
Если видишь, то знай, что не то, что на дне.
Если слышишь, то чувствуй, что это иное.
А не хочешь, живи тем, что рядом с тобой.
А не можешь, забудь - это есть и во мне.
Синей стрелкой наверх не укажется путь,
Потому что она никогда не проснется.
В этом весь ее ужас и вся ее суть
И намеки на ту, что тебя не коснется.
Белый зверь не зашел, постояв у крыльца.
Путь в твой призрачный дом диким лесом порос.
И покинул свой крест изумленный Христос,
Наконец окунувшись в твой взгляд до конца.
И растаяло солнце в безразличье болот,
И река утопилась, лишившись начал.
Сделай так: если кто-то к тебе подойдет,
Чтобы он никогда ни о чем не узнал.
Пусть хрустальный бокал чуть коснется лица,
Пусть затравленный вечер ему улыбнется,
Чтобы он не успел испугаться конца
И подумать о той, что его не коснется.
1989
***
Se vuoi, impara a cominciare in sogno.
Se puoi, cresci sulle orme degli altri.
Ma se non vuoi, vivi negli intervalli dei guai.
Ma se non puoi, mischia il buio caldo nel vino.
E per il titolo smetti di pagare da ignoto.
Cela dietro la povertà delle finestre il calice più lustro,
perché il triste Cristo crocifisso alla parete
non sappia nulla, mai, per nessun motivo.
Gli zigomi della stanza comprimerà il giorno raffreddato,
e poi l’immobilità a malapena sussulterà.
Tu non sei nulla, non hai senso, meta, posto.
Tu sei finito. E l’eternità non ti toccherà.
Se credi, rischia d’infiammarti nel calore.
Se sai, prova un altro spazio.
Ma se non vuoi, priva il vuoto di costanza.
Ma se non puoi, diluisci il tramonto nel cristallo.
E le rivelazioni di qualche ospite fondi
nella torbida pupilla, nell’indifferenza del vetro,
e con fredda noncuranza sappi bere
la loro tristezza, non la tua. Le loro parole, che son cenere.
Un uomo inascoltato sa tacere due volte,
ma la capacità di credere non tornerà più.
Non soffrire per quello che non fai in tempo a concepire.
Ne vale la pena, se l’eternità non ti toccherà?
Se vedi, sappi che non è quello che sta sul fondo.
Se senti, fiuta che è altro.
Ma se non vuoi, vivi di quello che t’è accanto.
Ma se non puoi, dimentica: è anche in me.
La lancetta blu non mostrerà in alto la via,
perché non si sveglierà mai.
Qui è tutto il suo orrore e l’essenza
e gli accenni a quella che non ti toccherà.
La bestia bianca ferma sul terrazzo non è entrata.
La via alla tua casa spettrale è cinta dal bosco.
E ha abbandonato la croce un Cristo stupito,
che s’è tuffato nel tuo sguardo fino alla fine.
E s’è sciolto il sole nell’indifferenza della palude,
e il fiume è affogato privandosi degli inizi.
Fa’ così: se qualcuno ti s’avvicina,
che non sappia mai nulla.
Che il calice di cristallo tocchi appena il viso,
che la sera braccata gli sorrida,
che non faccia in tempo a temere la fine
e a pensare a quella che non gli toccherà.
1989
***
Я окончательное онемение,
незвучательное ничто батарейки.
Требуйте свою личную
окончательную
немую смерть
по адресу даты -
Берлин,
весна,
начало
Третьего Рейха.
Ведь...
1995
***
Io sono l’ammutolimento definitivo,
il nulla insonoro della batteria.
Chiedete la vostra morte personale
definitiva
muta
all’indirizzo: data,
Berlino,
primavera,
inizio
del Terzo Reich.
Già…
1995
|
Ci sono poeti i cui versi esprimono una frattura difficile da ricomporre, una ferita che impiega decenni a rimarginarsi. Questo vale per Alina Vituchnovskaja, simbolo della cultura russa radicale e anticonformista degli Anni Novanta, “icona nera” della modernità. “La Vituchnovskaja non ha dubbi e interrogativi amletici” scrive Michail Bojko. In effetti leggendo le poesie della moscovita ci imbattiamo nella decostruzione della realtà, fino ad arrivare al suo progressivo sgretolamento, per poi toccare le viscere del Nulla, del caos primigenio. Fino alla totale distruzione di ogni metafisica.
Alina Vituchnovskaja 